Одиссея Петра Бабича часть 3
Василий Белый
Одиссея Петра Бабича
повесть-эссе
Часть третья
А потом, во время небольшого затишья, не иначе как перед сильным боем, Петра вызвали к командиру – сначала взвода, затем – отряда, а оттуда – уже в штаб дивизии. Уже у штаба Петр даже остановился – услышал, какая вдруг «заварушка» начиналась там, где он только что был. «Наверное, опять там танки», - подумал он. И до того ему вдруг захотелось снова туда, на высоту, да чтобы вновь быть рядом с тем парнем из траншеи: с ним не пропадешь… Но – приказ.
Василий Белый
Одиссея Петра Бабича
повесть-эссе
Часть третья
А потом, во время небольшого затишья, не иначе как перед сильным боем, Петра вызвали к командиру – сначала взвода, затем – отряда, а оттуда – уже в штаб дивизии. Уже у штаба Петр даже остановился – услышал, какая вдруг «заварушка» начиналась там, где он только что был. «Наверное, опять там танки», - подумал он. И до того ему вдруг захотелось снова туда, на высоту, да чтобы вновь быть рядом с тем парнем из траншеи: с ним не пропадешь… Но – приказ. И задача у него была очень сложной: он в тот же день, ближе к вечеру, ушел проводником с армейской разведкой, вместе с группой, что пришла, как ему бойцы говорили, «аж из-за Пшады». Кто знает, возможно, его просто спасли этим вызовом – уж очень азартным парнем он был. Отступать не любил. Вроде того парня, что враз обозвал его буденовцем и ополченцем. Больше он его – а когда вызвали, ушел, даже и, не попрощавшись, думал же: не надолго, - не видел. Может, его ранили в том румынском наступлении, может быть, он погиб?.. Когда Петр вернулся из разведки, партизаны говорили, что тогда многие погибли. Очень многие… И это Петру не давало покоя всю, считай, жизнь. Много-много лет спустя, как-то будучи в плохом настроении, как он выразился, «в депрессии», он сказал, словно выдохнул:
- Виновным я себя чувствую перед тем солдатом из 216-й, что в той цепи вместе лежали… Как сейчас слышу его слова: «Стреляй, чего ждешь!» Они как приказ мне: на всю жизнь… Понимаешь, он обрадовался, когда увидел, как я румына «завалил»! «Сработаемся», - сказал. А меня отозвали, как бы вроде назло. Причем, все вышло резко, внезапно… Выходит, я его вроде бы оставил. …Я все понимаю: дисциплина, задание, моей вины тут нет, есть же приказ, но я чувствую себя перед ним виноватым. Иногда вдруг на меня как найдет – что не объяснил, не сказал, - а что бы я сказал? Ему? – так иногда думаю: лучше бы я с ним тогда погиб… «Завалили» бы по десятку румын, и сами легли бы тут… Тогда о жизни не думалось… Спокойнее было бы… А так думаешь, терзаешься, спасу нет… Хоть кричи иной раз… Группа, получив приказ и проводника – о последнем, скорее всего, думаю, побеспокоился взводный Глушко - за месяц в горах он прекрасно убедился в умении Петра быстро находить дорогу и ориентироваться в лесу, - может быть, продвижению Бабича в проводники поспособствовал еще Власов, кто знает? – которому были названы цель и место прибытия, ушла, огибая бой, гремящий восточнее хутора Карасу-Базар, там, уже в ночи, просочились – Петру были знакомы эти места еще с довоенных, охотничьих лет, - обогнули притихший хутор Ворошилова, перешли по-тихому шоссе Краснодар – Новороссийск где-то в районе речки Куафо. А севернее железной дороги, где перед этим пришлось потоптаться – то поезд идет, грохочет, то охрана всей дороги вдруг тихо идет, подсвечивая фонариком, - группа, скользнув темным пятном, ушла по направлению к плавням. Когда Петра отбирали в разведку, беседа была прямо-таки обстоятельная: и о том, кто он, сколько ему лет, что он умеет и знает, даже спрашивали о том, сколько ходов он знает, чтобы пройти невидимым и неслышимым, знает ли он тропы по плавням, знает ли, как пройти за Абинскую, как выйти совсем незаметно к Варениковской, Мингрельской или Федоровской. Были к нему вопросы по стрельбе – тут он щегольнул значком «Ворошиловский стрелок». О буденовке – ни слова, как будто ее и не было, хотя она же – на голове. И - вот тебе на… Когда все расстались с документами, проверили укладку, чтоб ничто «не пискнуло и не грюкнуло», как сказал старший группы, возник в одно слово, этот разговор. Оглядев строй, старший группы, оставшись всем довольный, вдруг сказал, глядя на буденовку Петра, сказал, как отрезал: - Сними… А перед этим – командир роты разведки. Тот вел себя совсем по-другому: - Понимаешь?.. Мы должны быть, как трава, как кустарник, бурьян в поле, деревья в лесу, - неприметными… А тут ты! Шапка-то у тебя хорошая, она с историей, славной историей, я все понимаю, но – приметная… Понимаешь?.. Представь, вы идете. Все в своих накидках, капюшонах, никто на вас даже и внимания не обратит. А вот на тебя – обратят. И разведчики, и снайперы. И просто наблюдатели. Ты пройдешь, - тут он показал наверх шапки, а что это было, Петр, по правде говоря, и сам не знал: пипка, торчащая вверх, - и твое это, ну, как его, наконечник на твоей шапке сразу засекут… Уж больно он видный, наконечник… Пошла вроде палочка, а что это, и, - а почему?.. А?.. Отчего так? Интерес сразу!.. Сними…
Петра почти убедили, слова командира роты очень хорошо доходили. До ума. И они, сами понимаете, были разными. Если про то, что буденовка очень заметная, «маркая», сказали бы на Забалке, так это правильно, что тут говорить. А разве не правильными, неверными были слова про историю? Кто же будет отрицать, что красные конники были сплошь в таких шапках – ведь гражданская война была совсем недавно, все ведь помнилось… Еще и сами конники живы – вон они, в других взводах отряда. И это Петр понимал сердцем. И – проникало… Но… час – полтора тому назад не командир, а простой боец, который, может быть, уже и погиб в бою, сказал совсем другие слова: «Сработаемся, буденовец!» И эти слова были Петру куда ближе и дороже. И он, не сняв буденовки, ловко накинул на голову капюшон. И старший группы тут же скомандовал: «Направо!»
На базу, во взвод Петр пришел дней через пять, бодрый, уверенный, очень довольный вылазкой. На вопросы товарищей ответил сжато и коротко: был на задании. И сразу, пользуясь возможностью, завалился спать… Скорее всего, были тогда они где-то в окрестностях Варениковской. Они в те края «забредали» часто, и когда немцы уже, сгоняя население со всей нижней Кубани, строили Голубую линию, и тогда, когда об этом они и не думали. Все равно, те места представляли оперативный интерес – по ним на Тамань «втягивались» новые воинские части, как, кстати, была «втянута» и горно-стрелковая, третья, дивизия румын, - а раз на Тамань, значит, обязательно на Новороссийский участок фронта, куда же еще?..
А спать тогда он завалился не столько потому, что устал сильно в походе, сколько потому, что ему грудь распирало от удивительного чувства победы. И от того, что он, как разведчик, еще не мог, не имел права поделиться этим с другими, даже в своем взводе партизанского отряда. А как хотелось!.. Петр Васильевич как-то обмолвился, что видел поля и перелески на плато Шизе, а это все северные склоны хребта Грузинка, усеянные трупами, где все они в большинстве были в форме румынских егерей. Зрелище было, как говорят, не для слабонервных, и, тем не менее, он, как сам сказал потом, подумал: «Вот ведь как вам аукнулись наши слезы…», имея ввиду горечь по случаю тех массовых расстрелов западнее Абинской… А трупов, еще не убранных, еще, по сути, и не застывших, как надо, было очень много. Представлялось, что их было несколько слоев, друг на друге… Да оно так, наверное, и было. Ведь в тот день, когда Петр неожиданно ушел в поиск, наши части, где в окопах рядом были и «регулярные», и партизаны, не просто отстреливались – они, теряя бойцов, сильно «прореживали», выражаясь на языке забалчанцев, нашествие сорняков, то бишь врагов. А потом наступление, как ураган. Вот и появилось много слоев…Но разведка спешила: стоять молча, сопереживая, или, напротив, злорадствуя, что в разведке не принято, было некогда: ведь разведка несла сведения, необходимые армии. Поэтому разведчики прошли через поле и рощу – стрельба гремела севернее, почти у самой Абинской. – в которых было даже погибшим тесно, без салюта в честь этой победы…
Петр со своей группой разведчиков этого «побоища», как говорили жители нашей Забалки, не видел – он ушел в поиск, когда еще румыны при танках и артиллерии, имея позади немецкие роты, лезли на северные взгорья Шизе, как – помните приятеля Петра и его поговорку, - как «на буфет». А вот что слышал он все эти дни, так это плотную, густую, ожесточенную стрельбу, она вроде бы была в разных местах, шла как бы волной, заканчиваясь в одном месте, начиналась в другом. А так оно и было: наступление не было фронтальным, он велось очагами, каждый батальон, а то и рота вели свое сражение. Усиленная эхом в горах, несомая ветром, она катилась к Кубани, повергая в дрожь тыловые гарнизоны в прикубанских станицах и хуторах. Это кто же был, что так крепко встал на пути немцев и румын, которые вот только что, всего три-четыре дня назад, норовили «смахнуть» наши части к Черному морю? А это были батальоны 77-й стрелковой дивизии полковника Кабанова, занявшие полосу обороны у хутора Эриванского, и, внимание! Батальоны - по четыре в каждой! – двух бригад морской пехоты: 83-й подполковника Красникова и 255-й полковника Гордеева. «Морпехи, как о них говорил спустя десятилетия начальник политотдела 47-й армии Калашник, это были подразделения Черноморского флота, они защищали свой город Новороссийск». Но, сдается мне, они были брошены в румынский прорыв по той простой причине, что других резервов у 47-й армии на тот час и не было. А брошены они под Шапсугскую были не для того, чтобы только остановить наступление, а, как потом писал в книге «Битва за Кавказ» маршал Гречко, как раз накануне румынского прорыва назначенный командующим 47-й армией, «было решено нанести по флангам вклинившейся группировки врага два сходящихся удара и, окружив ее, уничтожить». Вот так, не больше и не меньше. И подразделения, в смысле бригады морпехов, надо признать, для этого дела были самые что ни на есть подходящие. К нашему повествованию они вроде прямого отношения не имеют, наш герой в это время был в разведке, в глубоком немецком тылу. Казалось бы, пусть идут каждый своим путем. Но это же не так! Во-первых, пожалуй, это была единственная, а уж в 1942 году, действительно, единственная, удачная битва, выигранная нашими войсками, причем, что особенно интересно, на территории Абинского района, южнее станицы Абинской… А, во-вторых, она и работа нашего героя Петра Бабича, всегда, как говорят, задевали друг друга за живое… Помните, только вызов партизана Петра на поиск сберег его для долгой еще войны. Он мог погибнуть в любом поиске. Но побудем хоть чуть суеверными. Останься он тогда в цепи защитников, он вряд ли ушел бы с той высоты, на которую перли румыны, скорее всего, погиб бы – такой у него характер… А возвращаясь из разведки, он видел результаты «работы» морпехов. И работа была – впечатляюща. И поляны, через которые пройти было невозможно – так они густо были усеяны трупами в румынской форме, приходилось для лучшего, а, главное, быстрого прохождения уходить в лес, в папоротники, в кустарник. И то, что всего три-четыре дня назад, когда уходили в поиск, румыны были под Шапсугской, даже их голоса и их хохоток были слышны, а теперь – пятый день – румыны видны, причем какие-то очумелые, перепуганные и ушибленные – ни линии нет, ни дозоров, охраны - почти у Абинской, у крайних хат…. «Вот это удар, вот это по-нашему! – говорили, гордясь победой других, разведчики, спускаясь в Эриванскую. – Вот это резня! Отвели душу морячки!..» Петр Васильевич часто вспоминал эту картину. «Такую, - говорил он, - я раньше только в школьной истории видел. Не то Куликово, не то еще какое - то поле. И это я видел южнее Абинской. Помню, вернувшись в отряд, сразу улегся спать. Но заснуть долго не мог…»
Посмотреть онлайн файл: продолжение